Кроме того, за чистотой отмывки гальки в чаше удобно было наблюдать и можно было регулировать время обработки в зависимости от «мывкости» поступающей руды.
Все это обусловило широкое распространение машины Брусницына.
Ее конструкция получила дальнейшее развитие в более мощных машинах «Екатеринбургской», Порозова, Комарницкого и других, приводимых в движение водяным колесом или конной тягой.
Паровой привод был впервые применен в 1838 году на Миасских приисках П. Аносовым, а годом позже на Нижнетагильских приисках Ефимом Черепановым и его сыном Мироном.
Эти и многие другие достижения способствовали росту не только количества перерабатываемой руды, но и более высокому извлечению металла. За короткий срок в России были заложены основы науки о россыпях, способах их разведки и разработки. Развитие новой отрасли горного дела требовало дальнейшего совершенствования знаний. Для этой цели Академия наук и Горный департамент объявили в 1839 году международный конкурс на лучшую работу «по теории розыскания и разработки россыпей». В отношении коренных рудных месторождений долгое время учились у западноевропейских специалистов, приглашали их, а теперь обстоятельства изменились. Зарубежные соискатели не сумели сказать нового слова, и единогласно объединенная первая и вторая премия была присуждена уральскому инженеру М. М. Карпинскому, [8] монография которого на очень высоком уровне осветила весь комплекс вопросов.
За 1843 год на Урале было добыто 210 пудов (3,5 тонны) платины — это только по официальным данным, а с учетом того, что ушло по тайным каналам, специалисты определяли «улов» примерно в 5 тонн, а в Колумбии в 400 килограммов.
К середине 40-х годов XIX века не только по платине, но и по золоту Россия стала рекордсменом, ее добыча (до 25 тонн в год) составляла почти половину мировой.
Такие ошеломляющие результаты, конечно, привлекли общее внимание. Для этого много сделал А. Гумбольдт. После посещения Урала он призвал отказаться от устаревших представлений, искать россыпи в любых климатических зонах, особенно «за пределами древних цивилизаций», где больше шансов, что они сохранились. В числе наиболее перспективных районов он назвал Калифорнию.
Английский геолог Р. Мурчисон, который работал в России и прославился, выделив пермскую геологическую систему, тоже призывал использовать русский опыт, он рекомендовал начать поиски золота в наносах северовосточной Австралии, «похожей на Урал», и просил парламент выделить средства.
Оба эти прогноза блестяще подтвердились. В 1848 году началась знаменитая калифорнийская «золотая лихорадка», вслед за ней в 1851 году австралийская, затем клондайкская и многие другие, менее значительные. За счет россыпей мировая добыча золота так возросла, что оно стало основой денежного обращения и международных расчетов, оттеснив серебро на скромную роль разменной монеты.
Этот период ознаменовал начало нового века золота в истории человечества («золотым веком» его не назовешь!), а в отношении платины ничего существенно не изменилось. Новые районы золотых россыпей оказались бедны ею. По-прежнему общее внимание привлекала к себе уральская платиновая руда, и, как увидим, не только возрастающим объемом добычи…
«РУССКИЙ ЧЛЕН ПЛАТИНОВОГО СЕМЕЙСТВА»
Серые песчинки Южной Америки обогатили человечество пятью новыми элементами. И все же не было уверенности, что познание их завершено — так разнолики, таинственны и трудны для изучения были эти «совершеннейшие чада тяжести и тьмы», как назвал их русский профессор Горяинов.
После открытия платиновой руды на Урале естественно возник вопрос: тождественна ли она южноамериканской, не таит ли в себе что-то неизвестное? Ответ и в России, и за рубежом спешили найти многие, как только стали доступными образцы уральской руды.
Спустя полгода после получения посылки из России Волластон сообщил министру финансов Канкрину, что никаких отличий уральской платины от американской он не обнаружил.
А вскоре Готфрид Озанн, профессор университета в Дерпте (ныне Тарту), объявил в статье «Исследование русской платины» и других работах, опубликованных в 1827–1828 годах на немецком языке в «Анналах физики и химии Погендорфа», что им обнаружено три новых элемента. Он их кратко описал и дал названия: плуран, полий, рутений.
Такой «хет-трик», превзошедший «дубли» Волластона и Теннанта, конечно всполошил ученый мир.
Озанн начал изучать уральскую руду одним из первых и уже в 1824 году выступил со статьей о свойствах платины, в частности о ее способности «благоприятствовать реакциям газообразных веществ».
Вероятно, учитывая это, министр Канкрин выделил ему для исследовании больше руды, чем всем другим ученым, — 4 фунта. После этого не прошло и полугода как Озанн объявил сенсационный результат.
Всякое открытие, а тем более сразу трех элементов требует авторитетного подтверждения.
Озанн представил свои препараты и объяснения прославленным ученым: шведскому химику и минералогу Йенсу Берцелиусу и немецкому химику Фридриху Велеру, который разработал один из методов анализа платиновых металлов, обнаружил в железной руде, привезенной А. Гумбольдтом из Мексики, неизвестное вещество, оказавшееся новым элементом — ванадием, и приобрел мировую известность как автор первого органического синтеза, положившего конец господству теории существования особой «жизненной силы».
Триумф Озанна был коротким.
В «Горном журнале» (№ 8, 1828) появилась статья «Разложение нижнетагильской и гороблагодатской платины, произведенное г. Берцелиусом», в которой сообщалось, что «исследования этого выдающегося химика, основанные на строгих принципах и выполненные с редким искусством, выявили ошибки, допущенные г. Озанном, который принял за новые элементы вещества уже известные».
Велер подтвердил это и посоветовал Озанну более основательно повторить свои опыты.
Последовав совету, Озанн вскоре опубликовал заявление, в котором признал, что поспешил и, применяя упрощенные, недостаточно точные методы, принял за рутений смесь уже известных веществ — окисей титана и циркония, составляющих примесь в платиновой руде. Полий оказался недостаточно очищенным иридием. Некоторое сомнение у него осталось лишь в отношении плурана, но он признал, что получить его повторно не удалось.
Казалось бы, все ясно. Первооткрыватель от своих открытий отказался и сложил оружие. Проблема изучена со значительной полнотой и наиболее авторитетные специалисты — Волластон, Берцелиус, Велер — признали, что уральская платиновая руда особых примет не имеет, что состав семейства платиноидов установлен надежно и ждать новостей не следует.
Однако вопреки всему этому затишье было коротким и семейство платиноидов снова оказалось в центре внимания, а вместе с ним и профессор Казанского университета Карл Карлович Клаус.
Клаус родился в семье художника, рано осиротел, вынужден был уйти из гимназии и стать учеником сначала пекаря, а затем — в 14 лет — аптекаря. Для таких, как он, занятых с утра до ночи мытьем посуды, очистной и взвешиванием реактивов, пределом успеха обычно была должность помощника аптекаря после многих лет практики и сдачи экзамена.
О способностях и работоспособности Карла Клауса можно судить по тому, что он за какие-нибудь семь лет в совершенстве освоил не только практику изготовления лекарств, но и теорию, отменно сдав экзамен в 1815 году на аптекарского помощника 1-го класса, в 1816 году — на провизора. А еще через год он получил в Петербургской медико-хирургической академии диплом аптекаря 2-го класса и стал самым молодым «экзаменованным аптекарем» в стране.
Одновременно со всем этим аптекарский ученик сумел развить унаследованный им талант художника до такой степени, что рисование стало его второй профессией. Но самым большим увлечением Клауса была ботаника, особенно лекарственные травы. Это увлечение заставило его покинуть столицу, переселиться сначала в Саратов, а затем в Казань. Все свободное время он уделял изучению степных растений, и его монография «Приволжская флора» была впоследствии издана Академией наук.