Контрастом этому явилось выступление Г. Озанна («Горный журнал», № 3, 1845) «против присвояемого г-ном Клаусом открытия рутения». Косвенно его возвращение к этой теме «после 17 лет молчания» имело положительные последствия, побудив Клауса опубликовать в том же журнале (№ 7, 1845) статью «О рутене», в которой дана четкая характеристика нового элемента, показывающая, что он «не имеет ничего общего ни с полием, ни с рутением г-на Озанна». Лишь после этого Озанн окончательно отказался от своих претензий.
Все эти события не оторвали Клауса от продолжения исследований. Получив в подарок платиновую руду из Южной Америки, он обнаружил в ней рутений, доказал, что этот элемент не составляет специфической особенности уральской руды и оставался незамеченным всеми, кто изучал американские платиновые месторождения. Там, как и на Урале, «собственных» минералов рутения не нашли. Удалось установить, что рутений входит в состав некоторых минералов осмия и иридия (его в рутениевом невьянските и в рутениевом сысерските до 15 процентов).
Демидовская премия Академии наук за 1845 год была единогласно присуждена Клаусу, а проделанная им работа охарактеризована как научный подвиг. И это было действительно так!
Новый элемент обладал странными свойствами, оказался двуликим. Полученный электролитически, он по цвету и блеску сходен с серебром, а выделенный из соединений, по внешнему виду напоминает платину. Задала загадку и плотность рутения, у всех других она постоянна и не зависит от способа получения. Рутений не подчинился этому правилу: при плавке получали металл с плотностью более 12 г/см3, а при восстановлении из солей она снижалась до 8 г/см3.
Пополнение семейства платиноидов таким элементом расширяло перспективы использования руды. Добыча ее на Урале шла полным ходом. Белые червонцы стали привычными. Словом, все сулило процветание, И вдруг…
ГЛУПОСТЬ ИЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ?
Успехи, достигнутые в разработке недр Урала и Сибири, а также другие меры, принятые для оздоровления экономики страны, постепенно улучшили финансовое положение, и в 1841 году наконец-то покончили с двойным счетом: ассигнации были изъяты из обращения, казна выкупила их, заплатив по 25 копеек за рубль.
Во всем этом свою роль сыграли и платиновые монеты. Обходились они казне гораздо дешевле установленной цены. Данные о их стоимости сохранились и показывают, что труд рабочих составлял при переработке сырой платины и чеканке монет лишь 5 процентов от всех затрат. Зато очень велик был груз содержания «вышестоящих начальников». Например, за растворение в царской водке 1 пуда сырой платины рабочим платили 14 рублей (по 60 копеек каждому в день), а «вознаграждение надзирающим чиновникам» составляло 81 рубль! Примерно такое же соотношение сохранилось и на других операциях.
Плата рабочим на Урале была еще ниже, чем в столице.
Гумбольдт во время поездки по Уралу записал, что свободный работник обходится в половину рубля ассигнациями, а заводской крепостной в 20–28 копеек в день. И все же доходы владельцев приисков были относительно невелики в основном из-за высокой горной подати и удержаний «на потери металла при переделе», составляющих до 30 процентов стоимости руды.
Главные поставщики платины Демидовы и Шуваловы с этим смириться не хотели и в 1843 году предприняли попытку защитить свои интересы. Здесь надо отметить, что в это время в России уже находился представитель английской фирмы «Джонсон, Маттей и K°».
Возглавил кампанию князь Волконский, один из опекунов «малолетнего Демидова». В высоких инстанциях он доказывал, что выгоднее не затрачивать средств на передел, а продавать за границу сырую платину, что ее аффинаж обходится там значительно дешевле и потому в Париже и Лондоне чистый металл продается на 10 процентов дешевле, чем стоят монеты равного веса.
В это же время распространился слух, будто бы где-то за границей, используя разницу в ценах, делают фальшивые монеты и завозят их в Россию! Это, конечно, вызвало переполох. От министра финансов потребовали объяснений. Канкрин высказывался осторожно о необходимости продолжить выяснение указанных обстоятельств, но чеканку монет не только не прекратил, а даже усилил. Если в предшествующие 10 лет чеканка находилась в пределах 60-100 тысяч монет в год, то в 1843 году она составила 172 тысячи; рекордный уровень был достигнут в следующем году, когда казначейство приняло «счетом и весом» 214 512 монет на общую сумму 643 584 рубля.
Неизвестно как бы развивались дальнейшие события, если бы как раз тогда, в 1844 году, не ушел в отставку Канкрин. Он поставил своеобразный рекорд, пробыл министром финансов 21 год, дольше всех в истории России. Для сравнения отметим, что, например, во Франции с 1315 по 1781 год было казнено 37 министров финансов — в среднем по одному каждые 13 лет!
Новым министром стал Ф. Вронченко, быстро переименованный народом во Вранченко. С ним опекун Демидова, а по-видимому, и фирма «Джонсон, Маттей и K°» быстро нашли общий язык. Не обладая способностями своего предшественника, Вронченко всячески стремился принизить его заслуги и укрепить свои авторитет. В статье Винклера «Из истории монетного дела в России» (Горный журнал, т. III, 1893) приведены слова современника событий о том, что «перед недалеким Вронченко словно кошмар носилась боязнь подделки монет за границей. В таможни было дано секретное указание проверять и, если у провозителя окажется 50 штук монет или более, оставлять их в таможне под каким-нибудь благовидным предлогом и отправлять на монетный двор, чтобы узнать, существует ли платиновая монета иноземного чекана».
Остается неясным, действительно ли Вронченко боялся подделок или умышленно нагнетал страх. Более вероятно последнее, ведь с таким же успехом могли ввозить и поддельные золотые монеты, но об этом министр не беспокоился. Не давал оснований для беспокойства и отчет таможни: вывезено монет на 169 тысяч рублей, а ввезено лишь на 59 тысяч, и фальшивых среди них не обнаружено. Казалось бы, беспокоиться не о чем. И тем не менее Вронченко предпринял действия, идущие гораздо дальше того, что предлагал опекун малолетнего Демидова.
Вронченко представил доклад о том, что платиновая монета «не соответствует общим основаниям нашей денежной системы», и если сейчас не обнаружили подделок, то в будущем наверняка «найдутся злонамеренные люди, которые воспользуются разностью в цене монеты и самого металла и начнут ее подделывать, и тогда казна понесет большую потерю…» Аргумент этот — «как бы чего не вышло» — сработал безотказно, Николай I согласился с выводом Вронченко: «Необходимо и полезно принять окончательную меру». 22 июня 1845 года царь подписал указ «О обмене платиновой монеты». В нем сказано: «Для приведения нашей монетной системы в совершенную стройность, признав за благо, согласно с мнением Особого Комитета Финансов, прекратить вовсе чеканку платиновой монеты, Повелеваем: обмен платиновой монеты производить по мере ее предъявления, в течение шести месяцев со дня получения сего указа».
Этот указ отнюдь не прибавил доверия к правительству и его стройной финансовой системе, возникла паника, одни боялись опоздать, другие боялись сдавать: ведь платину меняли на бумажки с надписью «казначейский билет», и никто не знал, будут ли они надежнее, чем ассигнации. Выстраивались длинные очереди желающих получить взамен не бумагу, а золото.
За весь период обращения платиновой монеты с 1828 по 1845 год отчеканено было: трехрублевиков- 1 373 691, шестирублевиков — 14 847 и двенадцатирублевиков — 3 474 на общую сумму 4 251 843 рубля, а возвращено было монет на сумму 3 263 292 рубля. Таким образом, почти на один миллион рублей осталось платиновых монет у населения. Они еще долго находились в добровольном обращении, потому что к ним привыкли и в них верили. В дальнейшем вместе с ростом цены на платину, эти монеты превращали в изделия, их становилось все меньше, и теперь «платенники», особенно шестии двенадцатирублевики, редкость среди редкостей, украшение коллекций. Но, конечно, не о будущих нумизматах заботился Вронченко, осуществляя свое мероприятие. Кому оно было выгодно? Найти ответ нелегко.